«Срочной задачи по привлечению инвестора у нас нет»
— С чем связаны сложности по привлечению инвесторов в атомные проекты «Росатома» за рубежом? Например, в случае со строительством АЭС в Турции? Местная компания Chengiz с партнерами хотела участия в управлении станцией в качестве гарантии своих инвестиций?
— Эти компании оказались не готовы формировать свои доли за счет собственных ресурсов. Они предложили финансовую модель, которая предполагала появление этих ресурсов в будущем…
— Возникают ограничения, связанные с риском передачи технологии?
— Мы, конечно, имеем определенные ограничения при привлечении инвесторов. Кроме того, на территории нашей страны собственником ядерной установки может быть только государство и государственная компания. Но если вернуться к Турции, то там у нас продолжается активная дискуссия по привлечению инвесторов как с государственными компаниями, так и с частными. Но акцептовать будущего инвестора должно правительство Турции, то есть по факту это трехсторонние переговоры. Ну и плюс нам не горит, проект дорожает день ото дня. Срочной задачи по привлечению инвестора и продаже доли у нас сейчас нет. Проект обеспечен финансированием. Финансовый сценарий и на 2019-й, и на 2020 год мы отчетливо видим. Но нам важен якорный турецкий партнер, с которым мы бы не только построили, но и эксплуатировали станцию.
— Идея с привлечением инвестора для АЭС актуальна?
— Я периодически повторяю такую аналогию: есть французское вино, швейцарский сыр, русская водка, а вот атомной станции не бывает чисто национальной. Есть реактор и дизайн атомного блока национальный, но все равно проект будет сборный: потребуется локализация строительных работ, металлоконструкции и арматуру из экономических соображений лучше покупать в стране пребывания. Очень может быть, что, выбирая российскую реакторную технологию, заказчик нам скажет, что машинный зал и турбины хочет корейские или европейские.
— И даже топливо американская Westinghose теперь поставляет Украине для реакторов советского дизайна.
— Как правило, топливо всегда жестко привязано к реакторной технологии. К сожалению, они (американцы. — РБК) делают попытку зайти и стать альтернативным поставщиком, и только на Украине им это удается благодаря политическому ресурсу. При этом мы абсолютно уверены, что наше топливо качественнее не только экономически и технологически, но и с точки зрения безопасности. Действительно, в ряде стран, в том числе в Евросоюзе, большое значение придается диверсификации поставок, и это обоснованно: многим не хочется быть зависимым от одного поставщика. Но с точки зрения безопасности есть вопросы. Наши технологии очень растянуты по времени, и чтобы подобрать оптимальное топливо, обосновать его безопасность в экспериментальном режиме, провести опытно-промышленную эксплуатацию и доказать его применимость как альтернативного — на это нужны десятилетия. Украина пытается этот путь пройти гораздо быстрее и формирует риски как технологические, так и экологические.
— Еще один проект «Росатома» за рубежом — в Финляндии — также столкнулся со сложностями. Новый график строительства АЭС не утвержден? Чем вы объясняете перестановки в топ-менеджменте оператора проекта Fennovoima?
— В Финляндии проект по своей специфике еще сложнее, чем турецкий: в компании Fennovoima у «Росатома» 34%, а остальные 66% размазаны ровным слоем по финским акционерам — государственным, частным, муниципальным, потребителям электроэнергии. В этом смысле нам очень сложно — мы не имеем дело с одним партнером. Наш заказчик в Финляндии Fennovoima — это молодая компания, созданная специально под указанный проект. Приятно отметить, что они проводят кадровые изменения, направленные на повышение качества работы компании. Fennovoima меняется, согласно заявленной программе, для «уточнения обязанностей и улучшения взаимодействия с поставщиком». Со своей стороны, мы также усиливаем команду и также считаем взаимодействие сторон ключевым фактором, который определяет результат общей работы.
Второй момент: АЭС «Олкилуото-3» (ее строит консорциум французской Areva и немецкой Siemens. — РБК) у них запаздывает и будет запущена не в 2010-х годах, как планировалось изначально, а в середине 2020-х. По этой причине сдвинулся весь сценарий развития финской энергосистемы. И если раньше в их понимании наш блок был востребован в 2023–2025 годах, то сейчас — к концу 2020-х годов. Есть ощущение, что объективно экономически финской стороне выгодна схема с запуском блока в 2027–2028 годах.
— Но «Росатом» содержит там штат и теряет деньги.
— Сейчас идет диалог, мы слышим наших финских партнеров. Мы компания клиентоориентированная и на определенных экономических условиях, при подходах, которые будут нам экономически интересны, готовы быть гибкими. Мы как акционер и поставщик АЭС считаем, что проект реализуем. И с учетом роста цен на электроэнергию он остается привлекательным.
«Не сбрасывайте со счетов европейцев и американцев»
— Видите ли вы риски увеличения конкуренции со стороны Китая и Южной Кореи, продвигающих свои ядерные технологии в мире?
— И да и нет. Не ощущаем конкуренции, потому что такое комплексное предложение, как мы, не делает сейчас никто и, я думаю, долго не будет делать. Только у «Росатома» есть все ядерные компетенции, начиная с науки и исследовательских направлений, добычи урана и заканчивая утилизацией отработавшего ядерного топлива. Причем потенциальные заказчики могут увидеть наши проекты на разных стадиях строительства и эксплуатации: начиная с котлована в Турции и заканчивая энергетическим пуском, который проходит сейчас на седьмом блоке Нововоронежской АЭС.
Но есть и утвердительный ответ на вопрос о конкуренции, поскольку на этот рынок идут все и часто в формате международных проектов, как это делают европейцы и американцы. Не сбрасывайте их со счетов. Они в Индии ведут переговоры, в Саудовской Аравии участвуют во всех тендерах. Конечно, наши восточные друзья и партнеры — корейские и китайские компании — выходят и на Ближний Восток, и в Африку, и в Латинскую Америку. Плотность предложения возрастает, и у каждого есть свои конкурентные преимущества. Например, китайские партнеры сопровождают свои предложения предложением финансов, американские — большим политическим влиянием и лоббизмом.
— Спрос будет расти?
— Спрос уже растет, и мы понимаем, что этот год (2018-й. — РБК) стал рекордным по вводу новых мощностей с 1980-х годов: это девять новых блоков с более 10 ГВт суммарной мощности плюс 5 ГВт, перезапущенных в Японии. Плюс 55 реакторов строится по всему миру. Такого в атомной индустрии не было давно.
— Как складываются отношения «Росатома» с США, куда вы, в частности, поставляете обогащенный уран (контракт на $6,5 млрд заключен до 2028 года), на фоне напряжения между Москвой и Вашингтоном?
— Тучи, которые ходят на мировом горизонте, не могут не бросать тень. Конечно, и в тех странах, которые принимают решения об ограничениях в адрес России, и в третьих странах это чувствуется. Но пока нет ни одного контракта, который был бы остановлен или изменен в связи с политической обстановкой.
«Горизонт планирования по Северному морскому пути — это минимум 2035 год»
— Судя по программе строительства новых блоков, у «Росатома» осталось всего два объекта в России — достройка Курской АЭС-2 и Ленинградской АЭС-2. Чем займется госкорпорация после завершения этой программы?
— Пока генеральная схема развития энергетики вообще и атомной в частности в нашей стране подразумевает строительство в счет замещения мощностей, поэтому первыми мы строили замещающие блоки на Нововоронежской и Ленинградской станциях. Следующая на очереди Курская АЭС, два новых блока заменят старые. На Кольской АЭС мы также ожидаем замещения блоков, очевидно, что придет время и строительства нового блока на быстрых нейтронах на Белоярской АЭС. Это немаленькая программа. Сложно судить, насколько правительство нам согласует расширение атомной генерации в стране, объективный сдерживающий фактор тут — отсутствие выраженного роста спроса на электроэнергию.
Но помимо строительства замещающих блоков у нас есть целая линейка новых бизнесов в России. Это и ветрогенерация, и композиты, и аддитивные технологии (трехмерная печать. — РБК), и цифровые продукты. В этом году мы стали операторами Северного морского пути (СМП). Заложили два новых ледокола, создали условия для запуска в следующем году финансирования сверхмощного ледокола «Лидер» (его строительство оценивается в 120 млрд руб. — РБК), создали дирекцию по СМП. Нам передали гидрографическое предприятие в управление, а это, собственно, компетенции по развитию морских каналов: по дноуглублению, созданию навигации, безопасности мореплавания. Формируем альянсы с недропользователями, перевозчиками, чтобы выполнить задачу, поставленную президентом Владимиром Путиным в майском указе по наращиванию грузопотока на СМП (с 17 млн до 80 млн т ежегодно к 2024 году. — РБК).
— «Росатом» будет вкладывать собственные деньги в финансирование инфраструктуры СМП?
— Конечно. Одними ледоколами не обойтись, нам нужны и суда, которые занимаются обслуживанием судов и портовой инфраструктуры. Грубо говоря, подъездная инфраструктура — за государством, обустройство портов — за их владельцами и инвесторами. Все остальное придется брать на себя. Это «узкие» места на СМП, навигация, диспетчеризация, создание служб спасения, создание цифровой системы управления морским движением. Серьезные проекты, и они, конечно, не заканчиваются в 2024 году. Скорее, в 2024 году они будут выходить на доходность. У нас горизонт планирования по СМП — это минимум 2035 год.
— Какие инвестиции в это направление планирует «Росатом»?
— Из федерального бюджета на развитие СМП выделят 273 млрд руб. до 2024 года, а средства, которые будем привлекать, — 461 млрд руб. Думаю, что львиная доля из них будет наша.
— В начале 2018 года Владимир Путин также поддержал идею Минприроды передать «Росатому» утилизацию опасных отходов, но законопроект еще не одобрен.
— Законопроекта пока нет, в правительстве идет дискуссия: вычищаются детали, скорее связанные не с нами, а с полномочиями правительства и Минприроды. Нам предстоит работать в том числе с накопленным наследием: беремся за один из полигонов в Челябинской области, и идет дискуссия по передаче нам полигона Красный Бор в Ленинградской области. Он экологически крайне опасен, является причиной международного напряжения. Нас просит [Ленинградская] область заняться этой проблемой, мы готовы приступить к ликвидации, но нужно понять организационную схему. Сейчас соответствующие проекты решений правительства уже в работе, и мы ждем их официального выхода.
— Почему это доверили «Росатому», если на рынке уже есть компании, которые утилизируют подобные отходы?
— Во-первых, мы действительно десятилетиями работаем с опасными отходами. Радиоактивные отходы, без сомнения, можно к ним отнести. И мы не просто умеем с ними работать, а реализовали ряд проектов: в Мурманской области — в губе Андреева и губе Сайда, на Дальнем Востоке — в бухте Разбойник, на Камчатке и на территориях, которые были завалены отработанным ядерным топливом подводных лодок, ядерными реакторами, отсеками. Сейчас там стоят современные предприятия по снижению объемов этих отходов для вывоза и изоляции.
Чтобы начать работать с опасными промышленными отходами в национальном масштабе, у нас есть опыт, но придется наращивать компетенции, потребуются инвестиции, в том числе корпоративные. И мы готовы работать на основе смешанного финансирования и, более того, ведем переговоры с несколькими международными компаниями. Например, с финской компанией Fortum, но это лишь один из вариантов.
— «Росатом» упоминался в связи со списком помощника президента Андрея Белоусова, предложившего летом 2018 года изъять сверхдоходы у частных компаний для реализации нацпроектов. Вы будете привлекать бизнес в свои проекты?
— Я с огромным уважением отношусь к такому подходу. Просто получается, мы параллельно делали то же самое, потому что создали совместное предприятие с НОВАТЭКом, которое должно инвестировать в ледоколы на СПГ. Это в чистом виде реализация «схемы Белоусова»: привлечение частного бизнеса в достижение целей нацпроектов. У нас есть ряд совместных предприятий в ядерной медицине, направленных в том числе на борьбу с онкологическими заболеваниями, у нас есть ряд совместных проектов с ИТ-компаниями по созданию цифровых платформ «Умный город». Мы участвуем прямо или косвенно во всех 12 нацпроектах.
«У атомщиков есть задумки и про послезавтрашний день»
— Вы рассказывали Владимиру Путину о важности проекта реактора на быстрых нейтронах БН-1200, под который «Росатом» инициировал нацпрограмму «Атомная наука, техника и технологии». На какой объем финансирования рассчитываете?
— Быстрые реакторы принципиально отличаются от тепловых, и Россия — единственная страна, где они работают в опытно-промышленном формате с 1980-х годов. БН-600 был запущен на Белоярской станции [в Свердловской области], когда я был студентом, помню с курса лекций по ядерной физике. В 2010-х там же запустили БН-800. Сейчас создается БН-1200, и очень может быть, мы его там же разместим как боевую единицу российской энергетической системы. Быстрые реакторы распространяются во всем мире: например, китайцы сейчас переходят от исследовательского этапа к промышленному, в чем им также помогает «Росатом».
При изучении свойств реакторов на быстрых нейтронах и родилась идея рециклирования топлива. Замкнутый ядерный топливный цикл (процесс, при котором невыгоревшие изотопы урана и плутония из отработанного ядерного топлива перерабатываются вновь) позволит качественно улучшить экономику АЭС и добиться нового уровня безопасности. Это объясняется тем, что в замкнутом цикле мы не работаем с новыми партиями урана и, соответственно, расширяем ресурсную базу атомной энергетики, а ядерные отходы сводим к минимуму. Поэтому это очень привлекательный метод построения двухкомпонентной атомной энергической системы.
— Но это дорого.
— Дорого, потому что нам потребуется как опытно-демонстрационный, так и пилотный проект уже промышленной мощности. В пилотном варианте он будет, конечно, дороже, чем при типовом производстве. В том числе поэтому мы выходим с предложением о создании отдельного нацпроекта «Атомная наука, техника и технологии», но двухкомпонентная энергетика (с тепловыми и быстрыми реакторами в замкнутом ядерном топливном цикле. — РБК) лишь часть этого проекта. Это завтрашний день энергетической системы, но у атомщиков есть задумки и про послезавтрашний, связанные с термоядерной энергией. Помимо этого, нацпрограмма предполагает изучение и создание реакторов малой и средней мощности, а также новых материалов.
Хотим выйти с предложением финансирования [нового нацпроекта] по смешанному принципу: когда большую часть денег потратит госкорпорация, но определенную часть мы бы просили предусмотреть в рамках бюджетного планирования, потому что именно эти проекты будут полностью соответствовать самому духу майского указа. А именно — позволят достичь к 2024 году конкретных показателей, определяющих наше лидерство в технологиях. Мы готовы создать такие объекты, которые позволят в 2020–2030 годах не просто закрепить, но и развить первенство российских ядерных технологий в глобальном масштабе.
— Во сколько оценивается эта программа?
— Пока не стал бы торопиться с оценками. Давайте мы сначала получим окончательное согласование министерств, иначе это может выглядеть как давление.
«Росатом» обеспечивает свыше 18% энергетических потребностей России. У компании самый большой в мире портфель заказов на строительство новых атомных электростанций: 36 блоков в 12 странах, не считая России. «Росатом» занимает второе место в мире по запасам урана и четвертое место по объему его добычи, а также обеспечивает 17% рынка ядерного топлива.
Алексей Лихачев возглавил «Росатом» в октябре 2016 года, сменив на этом посту Сергея Кириенко, который стал первым заместителем руководителя администрации президента. После перехода на госслужбу Сергей Кириенко возглавил наблюдательный совет «Росатома».